Ненасильственный язык — интервью М.Розенберга

Ненасильственный язык

«Слова, идущие от сердца, ломают барьеры и вызывают сопереживание», — Маршалл Розенберг.

Маршалл Розенберг проводит обучение Ненасильственному Общению в более чем 20 странах — для дипломатов, сотрудников образовательных учреждений, менеджеров корпораций, родителей, военных, миротворцев и др. Он участвовал как посредник в переговорах на Ближнем Востоке, Сьерра Леоне, Хорватии и Руанде. Сара ванн Гельдер взяла это интервью на острове Бэйнбридж, где Маршалл помогал уладить конфликт между девелоперами и местными активистами.

Сара: Что послужило началом Вашего интереса к Ненасильственному Общению?

Маршалл: Этот вид общения заинтересовал меня, когда я размышлял о двух видах улыбок. Наша семья была единственной еврейской семьей в том районе Детройта, где мы жили, и мне приходилось сталкиваться с большим количеством насилия. Конечно, мне не нравились побои каждый день по дороге домой, но больше всего мне не нравилось, как прохожие смотрели на это, улыбались и наслаждались происходящим.
А еще в детстве я видел другую улыбку. Моя бабушка была полностью парализована болезнью Лу Герига (боковой амиотрофический склероз прим.пер.), и мой дядя каждый день после работы приходил, чтобы ухаживать за ней. Бабушка в том время страдала недержанием, так что ему приходилось ее мыть. Мне было восемь или девять и мне казалось, что это была жуткая работа! При этом я не мог дождаться, когда же придет дядя, потому что он улыбался так, как будто забота о бабушке было самым приятным делом на свете.
Я рос, размышляя, почему некоторые улыбаются, когда видят, как бьют других, а некоторые улыбаются, когда доставляют другим радость, даже если это означает выполнение грязной работы.

Сара: Где Вы искали ответ на этот вопрос?

Маршалл: Я получил кандидатскую степень по психологии, но мне очень не нравилось, что все фокусировалось на патологии. Обучение не помогло мне понять сострадающих людей, вроде моего дяди.
Так что примерно год я самостоятельно изучал сравнительное религиоведение. Я заметил общность, существующую во многих религиях, особенно это было связано со словом «любовь». Скоро я понял, что слова «сострадание» и «любовь» были не столько чувствами, сколько действиями. Это способ с удовольствием помогать людям и испытывать радость от этой помощи. Мне кажется, это часть нашего существа.
Когда я говорю об этом, люди часто сравнивают меня с Полианной (героиня одноименной книги Э.Б. Поттер. Жизненная позиция Полианны – «Радостная игра», оптимистическое отношение к жизни. Прим.пер.), удивляясь как я могу так говорить, когда в мире полно насилия. В своей работе я сталкиваюсь с огромным количеством насилия, но это лишь еще больше убеждает меня, что насилие не свойственно человеку по природе.
Однажды я был в лагере беженцев в Сьерра Леоне. И там были сотни перепуганных детей, которые сидели кружком вокруг тех, кто потерял своих родителей. И один человек, с которым я работал, подошел к ним и сказал, что мне понравился один из их гимнов. Потом он неожиданно подозвал меня и сказал: «Эти дети хотят подарить Вам кое-что».
Я до этого видел этих детей всего несколько минут – жалкие, напуганные. Но когда им сказали, что для меня это будет большим подарком, они начали петь мне гимн. И было совершенно невероятно увидеть на их лицах чистую радость и счастье. Поразительно. Невзирая на условия, в которых люди находятся, они могут что-то отдавать.

Сара: Как Ваш способ общения помогает людям обрести любовь и сострадание?

Маршалл: Цель нашего метода – научиться слушать себя и других с состраданием, а также научиться вызывать сострадание у других.
Язык, которому мы учим, мы называем «языком Жирафа», хотя официально он называется «Ненасильственное Общение». Я использую образ Жирафа, говоря о языке сердца, а у Жирафа самое большое сердце из всех наземных животных.
К несчастью, меня научили говорить на «языке Шакала». Шакалы ближе к земле. Они настолько заняты удовлетворением своих потребностей, что просто не могут смотреть в будущее, как высокий Жираф. Шакалы говорят так, что блокируют любое сострадательное общение, поскольку ими движут страх, стыд и вина.

Сара: Давайте сначала поговорим о языке Шакала. Меня особенно поразила Ваша идея, что у нас всегда есть выбор, как действовать.

Маршалл: Первый раз эта идея о том, что у нас есть выбор, пришла мне в голову, когда я читал работу психолога, который обследовал нацистских преступников. Он обнаружил, что они были вполне нормальные, приятные люди. Но когда я читал записи их разговоров, я заметил, как часто они  использовали слова и выражения, которые отрицали возможность выбора: «должен», «надо», «обязан».
В книге Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме», Эйхмана спрашивают: «Было ли Вам трудно послать десятки тысяч людей на смерть?». И Эйхман ответил очень честно: «По правде говоря, это было легко. Наш язык облегчил эту задачу».
Интервьюер спросил его, что это был за язык, и Эйхман ответил: «Мы с офицерами придумали собственное название нашему языку. Мы называли его – «amtssprache» – «офисная болтовня». Его попросили привести пример и Эйхман сказал: «Это язык, с помощью которого вы отрицаете ответственность за свои действия. Если кто-то спрашивает: «Почему ты это сделал?», вы говорите «Мне пришлось». «Почему тебе пришлось?». «Приказ начальства». «Политика компании». «Таков закон».
На Земле нет такой силы, которая может заставить нас делать то, что мы не решили сами делать, хотя нам не всегда нравится тот выбор, который мы осознаем.

Сара: Вы упомянули два других вида языка, которые блокируют сострадание – оценку и требование.

Маршалл: Нацисты и те, кто подвергает гонениям людей, кроме отрицания ответственности, оценивают себя и других, используя обесчеловечивающие ярлыки, диагнозы, интерпретации. Это включает использование таких слов, как «жид», «ниггер», «узкоглазый» и т.д.
Кстати, я точно также обеспокоен положительными оценками. Говорю ли я, что вы приятный человек или эгоист, все равно получается, что я знаю, какой вы и тем самым я отдаляюсь от того, чтобы узнать вас по-настоящему. Я думаю, что оценивая людей и интерпретируя их действия, мы не можем почувствовать их уязвимость и ранимость, и тем самым это побуждает нас наказывать их.
Третий тип шакальего языка – требование. Я понимаю это так: требование несет в себе угрозу наказания, если не будет исполнено. Например, я попросил вас дать мне воды, а вы ответили, что устали и предпочли бы, чтобы я попросил принести воду кого-нибудь еще. Тогда я говорю: «Да тебе просто лень. Я сегодня трудился больше, чем ты». Нам понятно, что я обратился к вам с требованием, т.к. пытался вас наказать через чувство вины,  т.к. вы не действовали в соответствии с моими желаниями.
О саморазрушающей природе требования я узнал, работая практикующим психологом. Я часами общался с детьми, которые не выполняли просьб родителей. Я выяснил, что дети получали эти просьбы в виде требований. Дети рассказывали мне: «Мне не хочется учиться, когда родители угрожают отобрать у меня карманные деньги». Или «Вам бы хотелось выносить мусор, если бы родители говорили вам, что вы ленивый и безответственный?».

Сара: Хорошо, давайте поговорим о языке Жирафа. Как можно поощрить сострадательное общение?

Маршалл: Мы просто просим людей ответить на вопрос, который задают люди по всему миру: «Как дела?/Как вы себя чувствуете?».
Конечно, во многих странах «Как дела?» стало формальным вопросом, но это очень важный вопрос, потому что, чтобы жить в согласии со своей природой – а это, я думаю, и есть сострадание, – нужно оставаться на одной волне друг с другом. Так что на наших тренингах приходится честно и открыто, в любой момент, отвечать, как ты себя чувствуешь.
Следующий шаг – поговорить о том, что можно сделать, чтобы жизнь стала еще более замечательной. За годы работы я заметил, что даже если люди общаются на уровне «Как дела? Что сделает твою жизнь лучше?» — появляется сострадание, даже у людей с очень болезненным прошлым.
Однажды меня пригласили поработать в деревне в Нигерии, где в тот год четверть населения погибла во время столкновений между мусульманами и христианами. Я находился в комнате, где присутствовали вожди обоих племен. Мой друг предупредил, что в комнате будет как минимум три человека, которые знают, что в одной комнате с ними присутствует тот, кто убил их ребенка.
Что мне делать? Я попытался привлечь внимание людей, сконцентрировавшись на этих двух вопросах: «Как вы себя чувствуете? Что сделает вашу жизнь лучше?».
Одна из главных вещей – определить, какие у них есть потребности, которые не удовлетворены. Так что я спросил представителей обеих сторон: «Какие у вас потребности?» и вождь одного племени смотрит на другого и говорит: «Вы – убийцы!». Второй немедленно вскакивает и говорит: «Вы годами пытаетесь верховодить нами!».
Я думаю, что такая оценка ситуации, подразумевающая, что кто-то поступает неправильно, и создает насилие. В случае, подобном этому, я пытаюсь услышать человека за его словами.  Я слышу его потребность, а потом помогаю ее услышать противной стороне. Потом я помогаю поддерживать поток взаимодействия от одного к другому. Неважно, как они общаются, я перевожу это в потребности и помогаю каждой стороне взаимодействовать сострадательно. Примерно через два часа один из вождей сказал: «Если бы мы сами знали, как это делать, мы бы не убивали друг друга».
Не думаю, что найдется конфликт, который нельзя разрешить, если я могу держать внимание людей сконцентрированным. Но это не так легко.

Сара: Потому что для этого надо, чтобы человек открылся, стал беззащитным?

Маршалл: Частично да. Ведь вместо того, чтобы научить нас общаться таким беззащитным способом, наши культуры программируют нас негативно оценивать людей, чье поведение нам не нравится.
Я часто сталкивался с тем, что люди не привыкли быть беззащитными, особенно это заметно в сфере бизнеса. Они все участвуют в соревновательных играх.
Однажды во время встречи я очень расчувствовался и у меня даже слезы на глазах выступили. По лицу директора этой организации я увидел, что ему это противно, он отвернулся от меня. Это было ужасно, потому что на несколько секунд выражение его лица спровоцировало во мне старые шакальи программы. Я подумал: «Боже, как я себя веду! Он, наверное, подумал, что у меня проблемы».
Но потом я вспомнил, что нужно обратить внимание на то, что он чувствует и какие у него могут быть потребности и спросил: «Вы чувствуете отвращение и хотите, чтобы тот, кто ведет подобные встречи больше контролировал свои эмоции?». В этот момент моя открытость и беззащитность не доставляла мне проблем, потому что я видел его беззащитность.
Я был уверен, что был аккуратен в формулировке и очень удивился его ответу: «Нет, нет. Я просто думал о том, что моей жене хотелось бы, чтобы я мог плакать. Я сейчас развожусь. Она говорит, что жить со мной все равно, что жить с камнем».

Сара: Требуется ли, чтобы все участники были согласны играть по определенным правилам?

Маршалл: Нет, процесс будет идти со всеми, независимо от того, каким образом они общаются.

Сара: Меня заинтересовал пример, который Вы приводили на одном из тренингов, — про группу учителей, чей разговор вас утомил.

Маршалл: Я находился среди нескольких учителей, которые обсуждали, как они провели отпуск. Через десять минут я почувствовал, что меня покидают силы. Я не мог понять, что эти люди чувствуют или хотят.
Мы знаем, что с точки зрения Жирафа неправильно улыбаться и заинтересованно смотреть на собеседника, чтобы скрыть, что вы ничего не понимаете. Человек хочет, чтобы его слова дошли до вас. Поэтому когда этого не происходит, лучше проявить свое доброе расположение и остановить говорящего. Конечно, в шакальей культуре так делать нельзя.
Послушав этих учителей, я собрался с духом и сказал: «Простите, я не могу слушать этот разговор, потому что не могу настроиться с вами на одну волну, как мне бы хотелось. Скажите, получаете ли вы удовольствие от этого разговора?». Все девять человек прекратили разговаривать и посмотрели на меня так, словно я бросил крысу в чашу с пуншем.
Минуты две мне казалось, что я умру, но потом я вспомнил, что нужно понять их чувства и потребности, которые выражаются этой тишиной. И я сказал: «Наверное, вы разозлились на меня и хотели бы, чтобы я не лез в разговор».
Теперь, когда я обратил свое внимание на их чувства и потребности, их поведение уже не могло деморализовать меня.
Однако первый же заговоривший сказал: «Нет, я не злюсь. Я просто обдумывал то, что вы сказали. Мне надоел этот разговор». И при этом он говорил больше всех! Но это неудивительно. Мне было скучно, говорящему, скорее всего, скучно не меньше – обычно это означает, что мы говорим не о чем-то жизненном, мы воспроизводим какие-то выученные социальные привычки.
После этого каждый из девяти рассказал о тех же чувствах, что и у меня – нетерпение, уныние, безжизненность, инертность. Затем одна из женщин спросила: «Маршалл, почему мы это делаем? Почему мы сидим тут и докучаем друг другу? Мы так собираемся каждую неделю!».
И я ей ответил: «Наверное, потому, что мы не умеем рисковать, как я только что сделал, т.е. обращать внимание на нашу жизненность. Получаем ли мы от жизни то, что хотим? Каждый момент ценен, поэтому, когда наши жизненные силы снижаются, давайте что-то с этим делать и просыпаться».

Сара: Как те, кто хотят что-то изменять в политических или экономических организациях применяют ваши техники?

Маршалл: Как только вы понимаете, что можете делать выбор, вы можете научиться проживать этот процесс в самых трудных ситуациях. Я называю эту позицию – «Кунг-фу Жираф» – т.е. вы продолжаете использовать Ненасильственное общение даже в группе, где вы в меньшинстве, и все остальные используют шакалий язык.
Например, я вижу, что продукция, которую выпускает наша компания, загрязняет окружающую среду. Я работаю в организации с авторитарным руководством и как мне донести до начальства мою обеспокоенность – когда группа людей, с которой мне надо общаться, говорит на шакальем, а некоторые обладают полномочиями, чтобы меня наказать, если я не следую политике компании?
В первую очередь нужно получить доступ к людям на другой стороне. Чтобы процесс заработал, между сторонами должен существовать поток взаимодействия и сострадания. Если есть время, чтобы создать этот поток, мы можем решить любые противоречия.
Но, скажем, эти люди не хотят со мной общаться, а я чувствую, что их поведение приносит вред. Тогда я могу использовать то, что мы называем «применение силы в защитных целях». Эта сила применяется, чтобы защищать, а не наказывать людей. Например, можно организовать забастовку рабочих, бойкот продукта, либо использовать другие ненасильственные техники, чтобы защитить окружающую среду. Конфликт это, может, и не разрешит, но это может заставить другую сторону согласиться на переговоры.

Сара: Но ведь может быть случай, когда одна сторона считает, что ее  потребности, например, финансовые, более важны, чем потребности другой стороны. Я могу представить себе ситуацию, где будут очень открыто все обсуждать и, тем не менее, в конце ни к какому решению не придут.

Маршалл: Я не сталкивался с таким, при условии, что поток создан. Но давайте вернемся к нашей ситуации. Допустим, я обеспокоен тем, что продукция компании загрязняет окружающую среду. Сначала я могу стереотипно оценить другого человека: «Ему нужны только деньги. Ему наплевать на окружающую среду». Если я буду думать о ком-то таким образом, я становлюсь частью проблемы, потому что я обесчеловечиваю этого человека у себя в голове. Ярлыки статичны, а жизнь – это процесс. Когда мы навешиваем ярлыки, мы не замечаем, что происходит на самом деле, и от этого ведем себя так, что, в конце концов, провоцируем именно тот результат, который определили своим ярлыком.
Если я с кем-то конфликтую, то пытаюсь услышать их потребности. «Потребности», как мы их определяем, — универсальны. У всех людей одинаковые потребности. Так что если мне удается настроиться на их волну, понять их потребности, то я становлюсь с ними единым целым. Меня волнуют их потребности. Как только они почувствуют, что их потребности важны для меня настолько же, насколько им, мы можем найти способ удовлетворить потребности всех.
Теперь более конкретно как это будет выглядеть. Этот человек может сказать: «Наша работа не будет вредить окружающей среде. Наши исследования показали, что не существует угрозы для окружающей среды». У этого человека такие же потребности, как у меня. Я хочу защищать окружающую среду. Очевидно, что он тоже обеспокоен этим вопросом.
У нас могут быть разногласия по поводу способов оценки вредности чего-то для окружающей среды. Но, заметьте, наши потребности не находятся в противоречии. Этот человек не хочет уничтожать чью-то среду обитания и не хочет нести угрозу жизни. Видите?

Сара: Но с этого продукта можно получить огромное количество денег.

Маршалл: Это другая сторона вопроса! У нас нет потребности в деньгах, но деньги могут быть инструментом для удовлетворения некоторых потребностей. Этому человеку нужно уважение. Ему нужно чувство материальной безопасности, которое могут дать деньги. У меня те же потребности. Получается, наши потребности одинаковы. Мне нужно найти способ дать ему безопасность и уважение таким способом, чтобы мои потребности тоже были удовлетворены. Я уверен, что если этот человек чувствует, что я точно также озабочен его потребностями, как и своими, мы найдем способ удовлетворить потребности обоих.

Сара: Что из происходящего в данный момент в мире дает вам наибольшую надежду?

Маршалл: В течение последних тридцати лет я наблюдаю поворот к такому состоянию сознания, которое дает мне надежду.
Я настроен оптимистично, потому что по всему миру люди хотят научиться новым способам общения. Например, такое количество людей слышало про наш тренинг, что мы не успеваем ко всем приехать!

Текст: Сара ванн Гельдер, Маршалл Розенберг,
Опубликовано 30 июня 1998 г., YES! Magazine